М.Ю. Трейстер (Бонн) Оружие сарматского типа на Боспоре в I–II вв. н.э.

6. Выводы

Таким образом, анализ изображений на боспорских надгробиях показывает, что в I — первой половине II в. н.э. на Боспоре получают распространение короткие мечи или кинжалы, детали оформления ножен которых и способ ношения характерны для сарматов, при этом такие короткие «всаднические» кинжалы восходят к центрально-азиатским прототипам. Неслучайным представляется в этой связи и сочетание на многих рассматриваемых надгробиях изображений всаднических кинжалов с колчанами с луками так называемого «гуннского» или центрально-азиатского типа или подобных же двухкамерных цилиндрических колчанов без лука. В семи из одиннадцати известных нам случаев их изображения на боспорских рельефах сочетаются с изображениями «всаднических» кинжалов. Во многих случаях кинжалы с прямым перекрестьем и кольцевидным навершием изображаются в качестве дополнительного оружия. Основное клинковое оружие — длинный меч представлен на этих рельефах притороченным к горитам скифского типа и на рельефах с изображением всадников, движущихся вправо, видна лишь рукоять такого меча с навершием, выступающая за левым плечом всадника. Особенности изображения некоторых длинных мечей (форма перекрестья, бутероли и наличие скобы для подвешивания на ножнах) также свидетельствуют в пользу их наиболее вероятно восточного происхождения или восточных прототипов.

О том, что изображенный на рельефах «всаднический» кинжал мог подчеркивать высокий социальный статус изображенных, на мой взгляд, свидетельствуют следующие наблюдения, на которые не обратил внимание П.-А. Кройц. Cреди изображенных всадников — управляющий царским двором Дафн, сын Психариона (кат. № 2; рис. 2; 10. 4), члены синода: Атт, сын Трифона (кат. № 3; рис. 10. 1), Ахемен, сын Агафокла (кат. № 33) и член синода, имя которого нам неизвестно (кат. № 23), Артемидор, сын Диоги; заведующий пинакидой (кат. № 8; рис. 4) и писатель Стратоник, сын Зенона (кат. № 4; рис. 10. 1).

Тот факт, что рассматриваемые кинжалы были изображены на надгробиях высокопоставленных боспорян, среди них управляющего царским двором и членов синода [Смирнова, 2002, c. 62–67; Завойкина (Смирнова), 2003, c. 122–135], свидетельствует об использовании оружия сарматского типа с характерным для кочевников способом фиксации ножен на бедре среди элиты боспорского общества. То, что обладатели кинжалов занимают высокое положение, подчеркивается изображением практически на всех рельефах с такими кинжалами дополнительных фигур конных и пеших воинов. Не случайным в этой связи представляется и изображение пристегнутого к правому бедру кинжала на мраморной статуе из Горгиппии, представляющей, безусловно, портретное изображение знатного боспорянина [Сокольский, 1954, c. 151, рис. 6. 1]. В то же время в некоторых случаях такие кинжалы изображены на стеле вольноотпущенника (кат. № 22) и бывшего раба, воспитанного в доме своего господина (кат. № 19).

Очень слабо опубликованные археологические материалы — комплексы погребений с оружием из боспорских некрополей первых веков н.э. — не дают достаточных материалов для сопоставления археологических и изобразительных источников. Вместе с тем находка меча с кольцевидным навершием в погребении с кремацией некрополя Нимфея (рис. 12) позволяет утверждать, что меч рассматриваемого типа был найден в могиле представителя зажиточной части населения города и что погребение было совершено по греческому обряду. Учитывая, что погребение принадлежало юноше 12–13 лет можно предполагать, что меч, помещенный в его могилу, можно рассматривать как «статусную » вещь, подчеркивающую принадлежность погребенного к определенному социальному слою. И в погребении 227/1996 некрополя Китея кинжал с кольцевидным навершием и длинный меч были найдены в могиле с погребальными пряжками и наконечниками поясов из золотой фольги, на которых оттиснута тамга, которую, как правило, отождествляют со знаком боспорского царя Евпатора [Хршановский, 2007, c. 183, 184, 186, 189, 190, рис. 2] и которые были, вероятно, также «статусным» символом (рис. 13).

Археологической иллюстрацией того, что представители боспорской элиты носили длинный меч и кинжал являются их находки в мужском погребении, случайно обнаруженном в каменном склепе в саду мещанина Абдул-Керима на последнем склоне г. Митридат в 1894 г. и доследованном К.Е. Думбергом в 1894 г. [ОАК за 1894 г., с. 44, 45; Мацулевич, 1941, с. 75]. Судя по надписи на золотой пластине в форме tabula ansata, принадлежавшей венку из этого погребения, — умершего звали Юлием Каллисфеном и он был парафилагатом, членом фиаса12. Покойный был погребен в кожаном панцыре с двумя железными позолоченными бляхами-фаларами, со щитом, от которого сохранился железный умбон с рельефной бронзовой обкладкой [инв. П.1894.17: Сокольский, 1955, c. 20, рис. 4. 1; Горончаровский, 2003b, с. 97; 99, рис. 35. 1], и с золотым перстнем с геммой на аметисте, изображающей портрет Клавдия, резчика Скилакса [инв. П.1894. (*12 О надписи на золотой пластинке инв. П.1894.11 и ее датировке, см.: Мацулевич, 1941; Цветаева, 1979, 104, 105; Завойкина, 2003, с. 121, 122; 131. ), см. Neverov, 1976, Nr. 131; Неверов, 1979, c. 105; 110, № 13, табл. I; Кат. Ленинград, 1980, № 219; Горончаровский, 2003b, с. 174, рис. 48]. Высказывались и предположения об участии Юлия Каллисфена в походе 49 г. н.э. [Горончаровский, 2003a, c. 168; Горончаровский, 2003b, c. 174]. Не меньшего внимания заслуживает и находка парадного кинжала в ножнах с боковыми выступами [Кат. Москва, 1987, № 250, рис. 85, табл. 46; Сat. Mannheim, 1989, Nr. 250, Taf. 46; Cat. Tokyo, 1991, no. 177; Brentjes, 1993, S. 34; Cat. Paris, 2001, p. 278, no. 335; Alekseeva, 2002, S. 109, 111, Abb. 22; Treister, 2003, 57, 58, fig. 9; Мордвинцева, 2003, № 86, рис. 36; Treister, 2005, p. 73; 76, pl. 34; Мордвинцева, Трейстер, 2007, №А52.8, табл. 26; рис. 47] в горгиппийском склепе II 1975 г., возможно, принадлежавшем наместнику Горгиппии Неоклу или его отцу [Treister, 2005, p. 76, 77]. В отличие от находок из Тилля Тепе и Дач, боковые лопасти анапского кинжала имеют другую конфигурацию, на них отсутствуют накладные золотые умбоновидные элементы с зооморфными композициями, украшенными вставками. Сцены терзания орлом зайца стилистически выполнены в другой манере, напоминающей изображение птиц c переплетенными шеями на ажурных бляшках из того же склепа [Кат. Москва, 1987, № 251, рис. 90; Cat. Mannheim, 1989, Nr. 251, Abb. 84; Cat. Paris, 2001, no. 336; Treister, 2005, S. 73, Taf. 32. 8]. В целом есть все основания предполагать, что горгиппийский кинжал был изготовлен в боспорской мастерской [Мордвинцева, 2003, c. 80; Treister, 2003, p. 57–59; Treister, 2005, p. 73; Мордвинцева, 2007, c. 245, прим. 132; Трейстер, 2007, c. 183]. Характерно, что восточные и боспорские элементы в костюме и оружии погребенного в горгиппийском склепе сочетались с импортами из Италии и западных провинций Римской империи (стекло, металлическая утварь, украшения). Некоторые из этих импортов можно предположительно рассматривать в качестве дипломатических подарков Рима [Treister, 2003, p. 73, 74; Treister, 2005, p. 75, 76].

Статусный характер парадных кинжалов в украшенных золотыми обкладками ножнах с боковыми выступами подтверждает и находка такого железного кинжала с прямым перекрестьем с костяной рукоятью с утраченным навершием (длина клинка 23 см) [Апакидзе и др., 1958, c. 33, № 3а, табл. XL. 2] в деревянных ножнах, выложенных изнутри тонкой тканью с золотой обкладкой длиной 23,1 см со вставками красного и зеленого стекла, наконечник которой украшен вставкой в технике клуазоне [Апакидзе и др., 1958, c. 32, 33, № 3; табл. I bis;

XXXVII. 12; Dshawachischwili, Abramischwili, 1986, Taf. 49; Lordkipanidze, 1991, Taf. 56. 2; Brentjes, 1993, S. 31; Schiltz, 2002, p. 864, 866, fig. 8; Treister, 2004, p. 201, fig. 6. 2, 3; p. 206] в гробнице № 1 некрополя Армазисхеви в Грузии. Оно, наиболее вероятно, датируется не позднее середины II в. н.э., судя по находке монет, наиболее поздние из которых — четыре ауреуса Адриана [Апакидзе и др., 1958, c. 45, 46]. Гробница служила усыпальницей эристава-питиахша, которого, судя по надписи на портретной гемме, звали Аспаругом [Апакидзе и др., 1958, c. 26, 27, № 1; c. 29, рис. 4; табл. I. 1; XXVII. 1; XXXVIII. 2; Лордкипанидзе, 1989, табл. XXVIII; Lordkipanidze, 1991, Taf. 56. 4]. Он был представителем высшей служивой знати Иберии [Лордкипанидзе, 1989, c. 351; Lordkipanidze, 1991, S. 173; Braund, 1994, p. 206, 215].

Вероятнее всего, как и на Востоке, кинжалы в ножнах с боковыми лопастями существовали в виде реального боевого оружия, известного нам в редчайших случаях по находкам с сохранившимися ножнами в позднескифских и сарматских могильниках I в. н.э. в Крыму и Нижнем Подонье, и в парадном варианте с золотыми накладками на ножны, представленным горгиппийской находкой.

Датировки боспорских надгробных рельефов и реальная находка меча с прямым перекрестьем и кольцевидным навершием в некрополе Нимфея дают основание полагать, что восприятие новой для Боспора формы короткого меча или кинжала и превращение его в «статусную вещь» происходят в рамках второй половины I в. до н.э. — середины I в. н.э. Это был сравнительно кратковременный феномен, учитывая тот факт, что наиболее поздние надгробия с изображением таких кинжалов датируются первой половиной II в. н.э., а находка кинжала с прямым перекрестьем и кольцевидным навершием в некрополе Китея (рис. 13. 2) происходит из погребения II в. н.э., возможно, времени правления Евпатора (154–170 гг. н.э.).

Вероятно, заимствование на Боспоре короткого меча и кинжала, а также длинного меча, в том числе оснащенного вертикальной скобой для подвешивания к портупейному ремню, и горитов с колчанами центрально-азиатского типа происходит в ходе использования воинами сарматского и меотского происхождения. Из них формировались отряды боспорской конницы и поселенцыкатойки на царских землях, так называемые «аспургиане», употреблявшие такое оружие для охраны рубежей Азиатского Боспора [Сапрыкин, 2002, c. 177–203; Горончаровский, 2006, c. 45]. Скорее всего, это происходит в период правления на Боспоре Асандра. Еще в середине I в. до н.э. в походе Фарнака в Малую Азию принимали участие сиракские воины, выставленные их царем Абеаком, аорсы, выставленные их царем Спадиным. Но большее количество войск было выставлено верхними аорсами [Трейстер, 2005]. Еще до того, как Асандр, возможно, полугрек-полуварвар по происхождению, был оставлен Фарнаком наместником на Боспоре в период малоазийского похода Фарнака (Dio Cass. XLII. 46.5), он был этнархом (Ps.-Luc. Macr. 17) и, вероятно, имел особые контакты с варварскими племенами азиатской части Боспора [Сапрыкин, 2002, c. 56, 57, 138]. При Асандре на Таманском полуострове окончательно оформляется оборонительная система из крепостей [Сокольский, 1975, c. 107; Сапрыкин, 1985, c. 70–73; Saprykin, Maslennikov, 1995, p. 279; Сапрыкин, 2002, c. 37, 87, 88]. В одной из которых, как мы знаем из надписи, находилась резиденция Хрисалиска, при этом особенности надписи [Сокольский, 1975, c. 40, 41, рис. 30; Сапрыкин, 1985, c. 66, 67; Сапрыкин, 2002, c. 87, рис. 2; c. 132, 133], варваризованное изображение на другой плите богини Тюхе [Сокольский, 1975, c. 40, 42, рис. 31] и другие находки из крепости позволяют предполагать, что в составе ее гарнизона были выходцы из сарматской среды [Сокольский, 1975, c. 106–108]. Судя по поставленному царицей Динамией надгробию Матиана, сына Заидара, на котором изображен всадник с луком и колчаном центрально-азиатского типа (кат. № 72), эта система отношений царской власти к аспургинам продолжала функционировать и в ее правление [Сапрыкин, 2002, c. 109, 110]. Отметим сравнительно высокий процент погребений с оружием (21%) в Цемдолинском могильнике и значительную по количеству коллекцию клинкового оружия, происходящую оттуда, превышающий сравнительные статистические данные по могильникам Центрального Предкавказья и Прикубанья первых веков н.э. (12–17%) [Абрамова, 1993, c. 146; Кожухов, 1994, c. 17, 18; Малышев, 2008, с. 155]. Предположительно, погребенные в некрополях у укрепленных усадеб под Новороссийском (*13 См. об этих усадьбах: Saprykin, Maslennikov, 1995, p. 274–276, fig. 6; Масленников, 1998, c. 103, 104; Malyshev, 2007, p. 936, 937, 947, fig. 9. ) могли привлекаться на службу боспорскими правителями [Сапрыкин, 2002, c. 214, 254], о чем, в частности, свидетельствует богатый инвентарь цемдолинского погребения № 9, включавший набор италийской бронзовой посуды августовского времени и вторично использованные в качестве фаларов латунные медальоны тазов [Малышев, Трейстер, 1994, c. 61–64, № 1–4, табл. 3. 2; 4; 5; 6. 1; 7. 1; Malysev, Treister, 1994, p. 44–53, nos. 1–4, figs. 3–8, pls. 1–3; Malyshev, Treister, 1994, p. 31–35, figs. 3; 6–8; Трейстер, 2008, с. 181–187, рис. 14–17]. Нелишне здесь отметить и варварские, сарматские корни сына Асандра, Аспурга, имя которого восходит к иранскому aspa (конь), aspabara (всадник) [Сапрыкин, 1985, c. 67; Сапрыкин, 2002, c. 137, 138]. Судя по датировке надгробного рельефа Дафна, сына Психариона (кат. № 2; рис. 2; 10. 4), на котором умерший изображен с пристегнутым к бедру кинжалом с волютообразным навершием и парадным колчаном для стрел центрально-азиатского типа, украшенным металлическими (золотыми?) крышками, он, с большой степенью вероятности, мог быть управляющим двором Аспурга. По характеру письма надпись на рельефе датируется едва ли позднее середины I в. н.э. [КБН 78]. Что именно обозначали на боспорских рельефах «всаднические» кинжалы, были ли они знаком принадлежности к царской гвардии или свидетельствовавли о принадлежности к аспургианам и их потомкам — с уверенностью однозначно сказать трудно.

Интересна одна деталь, на которую обратил внимание П.-А. Кройц: всадники, изображенные с кинжалами, ни на одном из известных рельефов не представлены в шлемах или панцырях, т.е. у них полностью отсутствует доспех [Kreuz, 2003, S. 207]. Это в принципе характерно для изображения фигур основных всадников на боспорских рельефах, и, возможно, здесь отразилось стремление к идеализации персонажей, следующей тенденции греческой надгробной скульптуры [von Gall, 2002, S. 401–403]. Таким образом, представляется оправданным вывод П.-А. Кройца о том, что создатели рельефов с кинжалами ставили задачу не передать наиболее полно возможный комплект вооружения, а, изображая кинжал, выделить его значение в качестве центрального элемента, подчеркнув тем самым значимость изображенного на рельефе человека [Kreuz, 2003, S. 207]. Обращает на себя внимание, однако, и то, что, судя по характерному для Боспора изображению длинного меча, пристегнутого к гориту, на многих из рассматриваемых надгробий были представлены всадники в походе, который мог быть метафорой перехода в другой мир. П.-А. Кройц справедливо связывает появление кинжалов рассматриваемого типа на боспорских надгробных рельефах с серьезными изменениями в самосознании боспорян. По его мнению, если, судя по иконографии боспорских рельефов позднеэллинистического времени, ценностные представления и ведущие образы имели корни в греческой традиции, то новые элементы имеют корни в негреческом, культурном контексте, с очевидно статусной системой ценностей кочевнической аристократии [Kreuz, 2003, S. 211]. Однако, на мой взгляд, не менее, если не более, важной причиной появления нового элемента на боспорских надгробиях конца I в. до н.э. — первой половины II в. н.э., мог быть тот факт, что уже в I в. до н.э. тип парадного кинжала с боковыми лопастями становится «статусным» оружием на эллинистическом Востоке и именно в таком качестве представлен на всех известных нам рельефах царей Коммагены, где они изображены с различными божествами.

Таким образом, рассматриваемое явление, на мой взгляд, имеет две составляющие: одну — демонстрирующую несомненные связи с сарматским миром, вторую — подчеркивающую связь с позднеэллинистическими монархиями Востока (Коммагена), которые в свою очередь заимствовали новые образцы оружия у кочевников Евразии [Winkelmann, 2003, S. 93–96]. Эта специфика в целом отражает культуру Боспора на рубеже эр и в первые века нашей эры. Очевидно, таким образом, что, если представленные материалы дают основание говорить о сарматском влиянии на оружие боспорян и способ его ношения, то процесс его заимствования на Боспоре и превращение в статусный элемент не являются просто проявлением процесса «сарматизации Боспора» (*14 Еще М.И. Ростовцев, вкратце останавливаясь на анализе оружия боспорского войска, связывал его особенности с «постепенным резким сарматизированием всего уклада жизни в Боспорском царстве» [Ростовцев, 1914, c. 339, прим. 2). Cм. о «сарматизации» Боспора, в частности о том, что этот процесс вряд ли можно относить ко времени ранее середины III в. н.э.: Масленников, 1990, с. 217–219; Сапрыкин, 2006, c. 236, 237, 242. ), а имеют более широкие корни и могут рассматриваться в контексте идеологических представлений, аналогичных распространенным в Передней Азии на закате эллинистической эпохи.